Ему нива песню пела…14 марта исполнится 120 лет со дня рождения Ивана Ивановича Буренкова.

О его жизни было сказано и написано много. Вот одно из воспоминаний:

Еще один день жаркого послевоенного лета потихоньку уступает место вечерней прохладе. Солнышко опускается все ниже и ниже, длинные тени домов и деревьев бархоткой стелются по разгоряченной земле. Цветы в палисадах нежно шепчутся от дуновения слабого ветерка.

Во дворах хозяйки суетятся над грядками. Спешат домой те, у кого закончился рабочий день. За руку с мамой или бабушкой, подпрыгивая, радостно несутся по улицам малыши, распростившись с детским садиком до завтра. Все как обычно. Но странно, в людях чувствуется какая-то напряженность, ожидание чего-то большего и доброго… А секрет прост: на полях идет уборка нового урожая, решается судьба страны — нужно наполнить закрома хлебом. И это событие никого не оставляет равнодушным. И вот в такой вечер к нашей хате подъехал верхом на лошади какой-то незнакомец. Присев на завалинку, они с отцом о чем-то говорили. Тон у приезжего был просительный, в то же время убедительный. Отец согласно кивал головой. Гость уехал, а он долго курил папиросу за папиросой, вздыхал задумчиво, смотрел в даль. Затем позвал меня, усадил рядышком и, поглаживая мою белокурую голову, проговорил: «Укладывайся, дочка, сегодня спать пораньше. Подъем будет ранний, работать надо, дело важное есть». С вечера он собрал слесарный инструмент, палатки, налил в бутылку квасу. В 3 часа ночи (а может, утра) меня разбудила мама, отец ждал нас у калитки. Пристроив сумки за плечами, мы тронулись в путь. По дороге отец рассказал, что в колхозе в разгаре косовица: колхозники убирают хлеб. А комбайн, очень старенький, совсем сломался, работа остановилась. Председатель колхоза просит выручить, помочь отремонтировать, хорошо бы до восхода солнца. Нам, мол, надо от дома дойти до колхозного двора, а там ждет конюх с телегой, который и отвезет нас в поле. Шли мы довольно быстро. Вокруг темно, а небо чистое-чистое, и только звездочки гаснут одна за другой. Тишину ничто не нарушило, даже собаки молчали, наверное, мы им внушали доверие. Нам предстояло пройти от самой речки до хоздвора, и путь этот был немалый. И все-таки мы прошли его как-то незаметно. На хоздворе встретились со сторожем. Он тревожно сообщил, что Семен (уполномоченный доставить нас к комбайну) гулял вчера то ли на свадьбе, то ли на именинах и совсем недавно отправился домой в довольно сильном подпитии. Стало ясно-никто нас, не повезет, и комбайн не отремонтировать…. Я никогда не видела отца сердитым. Грустным, молчаливым-да, а сердитым, тем более злым-никогда! Вот и теперь, передохнув, мы снова приспособили сумки за плечи, и пошли дальше. Так решил отец — хлеб ждать не может. Не представляла я себе, сколько идти надо и где находится этот комбайн. Честно говоря, мы не-много устали, и я мечтала, что сяду в телегу и на соломке посплю. Не тут-то было. Решение идти было непреклонным. Как — то быстро дошли до железной дороги. Далеко слева туннель, далеко справа-переезд. Мы на четвереньках, как будто военная разведка, перебрались через железнодорожную насыпь, преодолели рельсы и оказались на дороге с противоположной стороны. Посевы кукурузы и подсолнечника окружали нас, стал наплывать пушистый туман. Я впервые попала в такой густой туман и вообразила себя летящей с парашютом в облаках. Штурмуя железнодорожную насыпь, я начерпала в туфли мелкой ракушки, и ноги стали натирать, становилось больно наступать. Недолго думая, сняла туфли, связала их шнурком и повесила себе на шею. Шлепала босиком…поскорей бы это закончилось. Из-за царапин от ракушек показались капельки крови, присыпались пылью и идти было просто «горячо». Отец все это видел, но помочь не мог. Сумка давила плечи. Кстати, мы несли маленькие тески, паяльную лампу с паяльником, ручную дрель не говоря уже о массе напильников, гаечных ключей, кусачек, пассатижей и всякого другого припаса. Поверьте, вес был не маленький. Я опустила сумку на дорогу и за тряпичные лямки тащила за собой, можно сказать, из последних сил. Отцу было не легче — костыли натирали руки, а сумка с железками тянула спину вниз. Но в такой ситуации мы находились не впервые и никогда не жаловались друг другу. Туман начал рассеивается, превращаться в росу. Потянулись пшеничные поля, в сумерках виднелись потемневшие стебли пшеницы и опустившиеся под тяжестью капелек воды колосья. Самое время заняться ремонтом, а мы все еще в пути. Вдруг за спиной услышали топот лошади и окрик — «с дороги!!!» Тут же рядом с нами остановилась «карета» по названию «бедарка». С облучка громко, невнятно ругаясь, соскочил дяденька под два метра ростом, подхватил отца на руки и усадил в бедарку. В тот же миг я оказалась, рядом с отцом. Тихонько спросила, за что дядя нас так ругает? — Да не ругается он, а говорит по-русски, — улыбнулся отец, сердится на Семена. А зовут его Иван Иванович Буренков, он и есть председатель колхоза имени Буденного. Иван Иванович пришпорил коня, и скоро мы были уже на полевом стане. Там нам кухарка завернула краюху хлеба и бутылку молока. Вскоре увидели комбайн. Он одиноко стоял среди колышущейся, как море, пшеницы, и ему было, по-видимому, грустно. Мне стало его так жаль, как будто он сирота, нет у него ни мамы, ни папы, а ему больно, что-то сломалось. И я представила своего отца добрым доктором, который сейчас эту машину вылечит. Около комбайна суетились люди, они не сидели сложа руки, а пытались вдохнуть в него жизнь. Помогая мне выбраться из бедарки, Иван Иванович обратил внимание на мои ноги и тут же воскликнул: «Что ж ты босиком в такую-то даль? Вон как ноги поранила, надевай свои туфли!» Тут я осмелела и заявила, что, мол, туфли одни, если порву на стерне, так 1 сентября в школу не в чем будет идти. Он как-то странно на меня посмотрел и спросил: «Звать-то тебя как, свет ты наша Дмитриевна?». Комбайн уже ремонтировали, что-то пилили, что-то чистили, какой-то узел разбирали — собирали. Иван Иванович не отходил от него ни на минуту, с тревогой поглядывал, как быстро восходит солнце и также быстро подсыхают и выпрямляются колосья. Он пошел по полю, раскинул руки, и я поняла: он говорит, просит немного подождать; шепчет какие-то ласковые слова зернам, лежащим на его ладонях. А поле его слышит…. Колосья кланяются этому большому крестьянину, хлеборобу с большой буквы, как родному отцу. Усталость одолела меня, я свалилась в небольшую копну и крепко уснула. Проснулась, когда заработал комбайн. Трактор тащил его, и гордо стоящие стебли пшеницы смиренно ложились на землю. Их подберут добрые руки, свяжут снопы, обмолотят, и польется кубанский золотой поток зерна в закрома Родины. Страна будет с хлебом. А пока… Председатель колхоза шагает впереди агрегата, как будто генерал ведет свое войско на праздничном параде. Он идет так, будто слушает прекрасную музыку, песню для него поет поле, у которого нет ни конца, ни края. Целую неделю мы работали, трактор перетаскивал комбайн на другие участки, пока не был скошен последний из них. Иван Иванович несколько раз в день приезжал, справлялся, как идут дела, хорошо ли бригаду кормят, есть ли свежая вода? Просил отца и других рабочих сделать, придумать так, чтобы меньше было потерь и, главное, чтобы техника была исправна. И они старались, ставили какие-то эксперименты. Больше всех радовался Иван Иванович, если что-то получалось хорошее. Как-то рано утром, пока еще не высохла роса, отец с комбайнером и помощником торопились наладить, отрегулировать какой-то механизм. Я по указке отца подавала ему и убирала необходимые инструменты, была вся в мазуте, с всклокоченными волосами, неделю не мытыми. Этот момент подъехал Иван Иванович и сразу меня заметил. Говорит отцу: «Хорошая у тебя помощница, только мала для такой работы. Ишь, как ниточка за иголочкой, так за тобой и тянется. Ей бы на кухне миски да ложки мыть, а она с инструментом управляется, в комбайн нос сует. Наверное, механиком станет!» (я стала техником-электриком, закончила Брюховецкий с/х техникум, 1954 год).

Закончилась уборка пшеницы, нас отвезли домой все на той же бедарке. Приблизительно через месяц ко двору подъехала телега, на ней красивая молодая женщина в белой накрахмаленной косыночке, представилась Настей. Привезли нам два мешка пшеницы. Отец расписался в ведомости, а Настя маме: «И вы распишитесь!». Родители переглянулись и сказали, что это — недоразумение, мама не работала в колхозе. А Настя за свое: “Ошибки нет, вот здесь написано — Бойко Галина Дмитриевна, 30 кг пшеницы, на трудодни положено”. Отец улыбнулся: “Так это вот она — Галина Дмитриевна, ее и заработок. Распишись, дочка”. Все рассмеялись, а Настя снова: “Это еще не все. Есть вам премия от правления колхоза. Принимайте, Дмитрий Кононович, коня по кличке «велосипед». Мне в руки дала какую-то коробку. Когда открыли — а там туфли. Самые настоящие туфли! Парусиновые, коричневые, с темно-коричневым блестящим кантиком, с коричневыми шнурками. Самые дорогие в моей жизни туфли, только на два-три размера больше, чем требовалось. Какая же я счастливая, что в моем детстве, в памяти навсегда сохранились образы близких мне людей. Иван Иванович Буренков — один из них.

Этот рассказ не обо мне, и даже не о моих родителях. Этот рассказ об Иване Ивановиче Буренкове. Совсем юношей он связал себя с кубанской нивой с крестьянским трудом. Его знала вся страна 1940 год — председатель колхоза (с перерывом на войну); 1944 год — орден Ленина за восстановление разрушенного хозяйства; 1965 год — Звезда Героя социалистического труда. Слава, достаток и уважение неизменно приходили к людям, с которыми он работал. Это сельские труженики вместе с ним растили хлеб, воспитывали новое поколение хлеборобов, строили мирную жизнь. Иван Иванович по-отцовски, по-братски дорожил каждым из них. Люди платили ему ответной любовью, большим доверием и уверенностью, что он никого не оставит в беде. Иван Иванович Буренков представлял Кубань на первом съезде колхозников в Москве, лично встречался с маршалом Советского Союза Семеном Михайловичем Буденным, по его инициативе в районе был открыт первый Дом пионеров. Каждый шаг, каждый день его жизни — это подвиг, это наша история, это гимн русскому народу. Иван Иванович Буренков еще при жизни сотворил себе памятник нерукотворный.

О таких, как он, написал поэт Г. Лобода:
Я постепенно узнавал,
Что Звезды разные бывают:
Одни горят, коль луч упал,
Другие без огня сияют”.

Галина РОГАЧ,
ст. Брюховецкая